Глава 4. Взгляните вверх.

В последнее время я много размышлял о Вселенной, пытаясь охватить сознанием все это гиганское пространс­тво миро­здания. Познакомившись с элегической прозой астро­нома Чета Раймо (“Звездные ночи,” “Душа ночи”), я с новым интересом все чаще смотрю вверх, вглядываясь в необъ­ят­ную черноту неба. Однако я живу в Чикаго, и чаще всего мне удается увидеть лишь Луну, Венеру и огни реактивных лайнеров, заходящих на посад­ку в междуна­родный аэропорт О’Хара. Поэтому все остальное, о чем пишет Раймо, я вынуж­­­ден принимать на веру.

Чем больше мы познаем Вселенную, тем меньше у нас осно­ва­­ний для высокого самомнения. Наше Солнце, облада­ющее колос­сальным могуществом, способным, например, превращать белую кожу в бронзовую и извлекать кислород из каждого расте­ния на земле, по галактическим масшта­бам занимает весьма скромное место. Если бы на месте Солнца, то есть в 93 миллио­нах миль от нас, находилась звезда Анта­рес, то вся Земля была бы поглощена ею! А ведь наше Солн­це и Антарес всего лишь две из пятисот мил­лиардов звезд, вращающихся в необъятной пустоте Млечного Пути. Если вы зажмете между пальцами монетку и вытянете руку, то монетка заслонит от вашего взгляда 15 миллионов звезд. Кстати, большинство из них невидимы для нашего взгляда. Человеческий разум просто отказывается воспри­нимать масш­табы окружающей нас Вселенной.

В нашем полушарии лишь одна галактика, Андроме­да, хотя и невероятно велика, все же находится достаточно близ­ко (на рас­стоянии каких-то 2 миллионов световых лет), что­бы ее можно было видеть невооруженным взглядом. Она зна­чи­лась на картах звездного неба еще до изобре­тения телеско­па, но до недавнего времени никому и в голову не прихо­ди­ло, что крошечная точка света свидет­ельс­тву­ет о присутствии другой галактики — в два раза большей, чем весь Млечный Путь. Эта галактика служит домом для полутриллиона звезд. А ведь наши ближайшие соседи — лишь 2 из более чем 100 миллиар­дов известных галактик, и в каждой из них миллиарды звезд.

Одна из причин, по которым ночное небо остается тем­ным, несмотря на столько светящихся на нем тел, заклю­чается в том, что все галактики удаляются друг от друга с не­ве­­роятной ско­ростью. Завтра, например, некоторые галактики отдалятся от нас на 30 миллионов миль дальше. Представьте, за время, пока я напишу это пред­ложе­ние, они удалятся еще на 5100 миль.

Однажды мне дове­лось увидеть Млечный Путь во всем его величии. Я находился в Сомали, рядом с экватором, в ла­гере беженцев. Наша га­лактика раскинулась по темному своду, по­добно расцвеченному брил­лиантовой пылью шоссе. После той ночи, когда я лежал на теплом песке вдали от го­родс­ких ог­ней, небо уже никогда больше не казалось мне та­ким пустын­ным, а земля такой огромной.

Я проводил дни, беседуя с работниками лагеря беженцев о немыслимом бедствии, с которым они столкнулись. Наз­вания стран меняются — Курдистан, Руанда, Судан, Эфиопия, — но тягост­ная картина страдания остается неизменной. Матери со смор­щен­ной, иссохшей грудью, плачущие, уми­рающие от голода и бо­лез­ней младенцы, отцы, пытающиеся найти хворост в безле­сой местности.

Три дня я слушал историю людских страданий. Три дня я не поднимал глаз от того, что лежало передо мной, — лагеря бежен­цев, расположенного в заброшенном уголке никому неве­домой страны Африканского Рога. Так продолжалось до тех пор, пока в одну из ночей я не увидел Млечный Путь. И вне­запно меня поразила мысль, что настоящий момент — это еще не вся жизнь. История продолжается. Возникают и исчезают племена, прави­тельства и целые цивилизации, и паде­ние их сопро­вож­дается катастрофами. Однако нельзя угнетать себя лишь сценами окру­жа­ющих нас стра­даний и бедствий. Нужно устремлять свои взо­ры вверх, на самый верх, на небо, к звездам.

“Можешь ли ты связать узел Хима [Плеяды] и разрешить узы Кесиль [Ориона]? Можешь ли выводить созвездия в свое вре­мя и вести Ас [Медведицу] с ее детьми? Знаешь ли ты уставы неба, можешь ли устано­вить господство его на зем­ле?” С такими вопросами обращается Бог к биб­лейс­кому страдальцу Иову. Под тяжестью невыносимых стра­даний его видение ока­­за­лось зау­жен­ным и одно­сторонним. Примечательно, что слова Бо­жии поддер­­жали Иова. Да, тело все так же терзали язвы, но биб­лейский герой, по всей видимости, понял, что во Вселенной, сос­тоящей из 100 мил­­­лиар­дов галактик, у Бога есть и другие дела.

В речах Божиих, обращенных к Иову, слышится отте­нок негодо­вания. Но, возможно, в этом и заключается самое главное: Гос­подь вселенной имеет право на рез­кость, когда на Него обру­­ши­вается с упреками такое хрупкое и крохотное существо, как чело­век. Пусть даже у него и есть основания для упреков, он лишь крохотная часть невообразимо гигантской Вселенной. Нам, по­том­­кам Иова, ни­как нельзя упускать из виду общую картину. А картина эта лучше всего раскрывается перед нашим взором в без­лун­ную звездную ночь.

Можно сказать, что уровень прогресса народа опре­деля­ется степенью его интереса к звездам. Человек всегда стремился про­ник­нуть в тайны окружающей его Вселенной. Всякая великая цивилизация прошлого — инки, китайцы, египтяне, греки, евро­пейцы эпохи Возрождения — делала значительные открытия в области астрономии. Есть определенная ирония в том, как скла­дывается история человечества. Вначале каждая из древних цивили­заций обретала возможность уяснить собственную незна­чительность, затем в гордыне самомнения она отказы­ва­лась признать этот факт и увядала.

А что можно сказать о нас? Мы запускаем космические ко­раб­ли “Викинг” и “Аполлон,” собираем на орбите обсер­ваторию “Хаббл”. Мы устанавливаем в пустыне штата Нью-Мексико крупнейшие радиотелескопы с антеннами, раскинувшимися на тридцать девять миль. Естественно, возникает вопрос: сказы­ваются ли эти грандиозные достижения на нас? Смиряют ли они нас или, наоборот, ведут к гордыне? Побуждают ли они нас склониться перед Богом в молитве?

Примерно в то же время, когда я читал Чета Раймо, я пос­мот­­­рел фильм, снятый экипажем “Шаттла” особой камерой “Ом­ни­макс”. Больше всего меня поразили съемки молний. Если смотреть из космоса, вспышка молнии имеет совершенно не­обычную форму. Это необычайно красивое зрелище — вспышка молнии, освещающая облака на несколько сотен миль. Вспых­нув, она быстро распрос­тра­няется, какое-то время остается неиз­мен­ной, а затем ее блеск угасает. Самое удивительное, что она не сопро­вождается никаким звуком.

Меня поразило, насколько наше восприятие зависит от точки зрения. На земле люди закрывают двери и окна, машины загоняют под эстакады, животные в страхе при­жи­маются к зем­ле, начинают плакать дети. Из трансфор­маторов летят снопы искр, реки выходят из берегов, собаки воют. Глядя же на грозу из космоса, мы видим лишь мягкое, приятное нарастающее сияние, кото­рое затем меркнет, будто у света тоже бывают приливы и отли­­вы.

Чет Раймо, который днем спит, а ночью рассматривает в небе звезды, живет в постоянном ощущении благоговения. Это ре­зультат наблюдения за Вселенной. Он описывает то, как удаля­ющиеся галактики указывают на Большой взрыв, начало творения. В этом гигантском взрыве, длившемся всего лишь одну секунду, возникло все вещество, из кото­рого состоит наша все­ленная. Известный астроном приз­на­ет, насколько ничтожно мала возмож­ность того, что этот взрыв произошел случайно:

“Если бы спустя одну секунду после Большого взры­ва соот­ношение плотности вселенной к скорости ее расши­рения отлича­лось бы от расчетной величины лишь на одну часть в пятнад­ца­той степени (это единица с пятнадцатью нулями), вселенная либо быстро свернулась бы, либо ее расширение произошло с та­кой скоростью, что ни звезды, ни галактики не смогли бы обра­зо­ваться из исходной мате­рии…. Если мы допустим, что каждая песчинка на земле является галактикой, то есть вселенной, существующей в соответствии с известным нам физическим законом, и лишь одна из этих песчинок обладает такими усло­виями, которые допускают появление жизни, то эта песчинка и есть вселенная, в которой мы живем”.

Прочитав Чата Раймо, я вновь обратился к книге, кото­рая уже давно привлекала мое внимание. Я имею в виду книгу капи­тана второго ранга Ричарда Берда “Один,” в котором рас­ска­зы­вает­ся о том, как он провел шесть меся­цев в Антарктиде близ Южного полюса в абсо­лютном оди­но­­чес­тве. Берд часто смот­рел на небо, потому что все ос­­­т­аль­­­­ное было белой безжиз­нен­ной пустыней. Он ви­дел та­­кие атмосферные явления, которые не мог видеть никто, например полярное сияние, вызванные рефракцией разноцветные ленты света.

Однажды после прогулки по скованной ледяным холо­дом пустыне (было — 89 градусов по Фаренгейту) Берд стал писать о том, что он видел, наблюдая за небом во время таких своих прогулок:

“Постепенно я пришел к убеждению, что ритм этот слишком упорядочен, слишком гармоничен и совершен, чтобы быть ре­­зультатом простой случайности; отсюда совершенно очевид­но, что во всем должна быть цель, и что человек является час­тью целого, а не случайным отдель­ным побегом. Это было необъяс­ни­­мым для разума ощуще­нием. Каким-то образом я понял, в чем заключается сущ­ность и природа глубинного страха, и нашел его лишен­ным оснований. Вселенная была космосом, но не хао­сом; человек же занимает свое место в космосе столь же закон­но, как день и ночь”.

Пожалуй, трудно все время помнить о том, что мы — часть ог­ром­ной вселенной. Для этого требуются сознательное уси­лие и большая вера. В каком-то смысле такое пони­мание пробуждает во мне ощущение собственной крохот­ности и незначи­тель­ности. Но при этом есть и осознание своей непреходящей значи­мос­ти. Если Бог, задумавший и создавший такой необычайно точный механизм, как Вселенная, хоть чуть-чуть интересуется тем, что проис­ходит в небольшой точке света, именуемой Зем­лей, то самое меньшее, что я могу сделать — это почаще уходить от городских огней, чтобы смотреть на небо.