Глава 18. Почему нас ненавидят мусульмане?

Вот уже более десяти лет американцы наблюдают по телеви­­зору, как толпы возбужденных мусульман сжигают портреты на­ших президентов, требуя “смерти великому дьяволу”. Страны, где бушуют эти митинги протеста, раз­личны — вначале это бы­ли Иран и Ливия, затем Ливан, потом к ним прибавились Ирак и Алжир. Везде, однако, мы видим схожие проявления бунта, него­­дования и ярости. В среде исламских религиозных фана­ти­ков нас искренне презирают. Большинству американцев эти сцены со­­вер­шенно непонятны. Мы считаем себя людьми дру­же­­люб­ными, народом, всегда готовым улыбнуться и протянуть руку помощи. Наши политические лидеры больше напоминают доб­рых дядюшек, чем тиранов. Особенно уязвляет ярлык — “ве­ли­кий дьявол”. С нашей точки зрения, США — христи­ан­ская страна. Уж куда более верующая, чем, скажем, страны Западной Ев­ропы. Мы, по крайней мере, еще ходим в церковь. Как же кто-то может изоб­­­ражать нас язычниками и нечестивцами?

Многие историки считают, что пропасть между двумя крупнейшими мировыми религиями, христианством и исла­мом, будет становиться все шире и шире. За послевоенные деся­ти­ле­тия мы настолько привыкли к противостоянию капита­лизма и коммунизма, что совсем забыли, что до этого западный мир был больше всего озабочен противос­тоянием религий. Нам неп­ре­­менно нужно понять друг друга, иначе нам грозит новый вось­мисотлетний конфликт.

Критикуя Запад, мусульмане прежде всего исполь­зуют слово материализм. Однако мало кого из них не устраивает такой его аспект, как стремление к богатству и комфорту — благо­даря разработкам нефти, страны Пер­сид­ского залива являются богатейшим регионом мира. Но материализм также имеет фило­софское значение, согласно которому чело­ве­чес­кую жизнь сос­тавляет в основном (или единственно лишь) то, что происходит с нами здесь и сейчас. Ярые приверженцы ислама считают, что мы всецело озабочены текущей жизнью, но не грядущей веч­ностью. Принимая решение вторгнуться в Кувейт, Саддам Хуссейн, помимо всего прочего, считал, что Запад , в особен­ности США, не проявят воли и готов­но­сти пожертвовать тыся­чами жизней ради своих моральных ценностей. Война между Ира­ном и Ираком, напротив, уже продемон­стрировала, что сот­ни тысяч правоверных мусуль­ман с радостью погибнут смертью “славных мучеников,” если им пообещать, что они немед­ленно попадут в рай.

В том, что ислам с такой готовностью подхватил слово “муче­­ник,” заключается какая-то ирония истории. Ранние хрис­ти­ане победили Рим по той причине, что они пред­почитали вечное воз­­даяние физическому выживанию. Кровь муче­ников была семенем Церкви. Сейчас “вечное воз­да­яние” — понятие край­не не популярное на Западе. Куда больше людей волнует проб­лема продления физической жизни. Молодых арабов, приез­жающих к нам на обучение, поражает и даже отталкивает то, сколько энер­­гии мы затрачиваем на обеспечение материаль­ной жизни. Выбе­рите время и прос­мо­трите журнальные полки в ближайшем от вас магазине. Посчитайте, сколько из них посвя­ще­ны атлетизму, диете, моде и обнаженным женщинам — всем тем символам значи­мости, которыми мы наделяем мате­риаль­ную жизнь.

Пуританство — еще одно слово, которое мусуль­ман­с­кое общество позаимствовало у христианства. Американс­ким сол­да­­там, размещенным в Саудовской Аравии во время войны в Пер­­­­сидском заливе, впервые за всю современную историю приш­­­лось обходиться без спиртных напитков и журнала “Плей­бой”. Наше руководство должно было счи­таться со строгим исла­м­­с­ким законом, по которому живет эта страна. Мало кто из амери­кан­­­цев осознает, что разли­чие в нравст­венных уста­новках меж­ду ис­ламом и Западом определяется не разницей в культурах, а носит философский характер.

В определении критериев нравственности осново­по­ла­га­ющим принципом для американского общества является воп­рос: “Наносит ли это вред другим людям?” Поэтому порнография законна, если она не свя­за­­­на с откро­вен­ным насилием или вов­ле­­­чением в нее детей. Вы можете напи­ть­­ся до помутне­ния разума, не нарушая при этом закона, правда, если вы не бьете окон в соседском доме и не садитесь за руль, подвергая этим опасности других людей. Демонстрация насилия на экранах телевизоров является законной, потому что все знают, что актеры просто играют эти роли.

Такое мерило нравственности отражает присущий на­шему обществу материализм. В то время как для нас поня­тие “ущерба” определяется его материальным смыслом, для мусуль­манского об­щества его значение носит прежде всего духовный характер. Если исходить из такого, более глубокого смысла, то естественно, что развод или, скажем, порно­графия, или показ насилия нано­сят огромный ущерб. Именно с такой точки зрения мусуль­ман­ское общество рассматривает западную культуру. Именно этим США заслужили репутацию “великого дьявола”.

Материалистический взгляд на мир проявляется и в избран­­­­ных на­шим обществом методах нака­зания. Амери­канцев шоки­руют “зверские жестокости” ислама: например, отсечение головы или руки преступника, публичные телесные наказания и т.д. “Как могут они быть такими жестокими?” — спрашиваем мы себя. Мы считаем себя людьми гуманными, однако спокойно запи­раем подростков в камеры, переполненные закоренелыми прес­туп­ни­ками. Задаем ли мы себе при этом вопрос, что проис­ходит с их душами? “Не бойтесь убивающих тело, бойтесь убива­ю­щих душу,” — предостерегал Иисус Христос. Далее Он гово­рил: “Лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все те­­­ло твое было ввержено в геенну”.

Итальянский писатель Умберто Эко (автор известного рома­на “Имя Розы”) очень интересно описал свою поездку по Амери­ке в книге “Путешествия в гиперреальность” (Travels in Hy­per­reality). Его чрезвычайно поразил материализм, прони­зывающий все наше общество. Он отмечал, что амери­кан­цы наделяют физи­­­­­­чес­кими телами даже свои мифы. Древние греки воспевали своих героев в песнях и стихах, собравшись вокруг костра. Аме­риканцы же могут встре­ти­ть­ся с ними в Диснейленде и по­жать руку одетым в диковинные костюмы персонажам.

Озадачило Умберто Эко и религиозное телевидение: “Если прилежно смотреть утренние телевизионные религиоз­ные про­г­раммы по воскресеньям, то, в конце концов, вы придете к убеж­де­­нию, что Бог представлен лишь неким природным, ося­за­емым образом, обладающим плотью и энергией, и это единст­вен­­ное воз­можное восприятие Бога. А поско­льку ни один про­по­ведник не осмелится представить нам Бога как боро­да­того старичка или в виде робота из Диснейленда, то Все­выш­ний для них — это воп­­ло­­щенная природная сила, радость, исцеле­ние, мо­ло­­дость, здоровье, эко­но­мическое благосостояние”. “Где же myste­rium tremen­dum?” — недоумевает Эко. — “Где же святый, непос­­тижи­мый, запредельный, невыразимый, неопи­суе­мый Бог?”

Из всех основных мировых религий труднее всего мне понять и оценить ислам. Его веро­­­учение ка­жется мне неубедительным, а при­сущая мусуль­ман­ству фанатич­ность ужасает. Тем не менее нас на Западе должны тревожить те вопросы, которые поднимает ислам. Преж­­­де всего, согласно его рели­гиозным представ­лениям, Бог свят, зап­ре­де­лен, непостижим. В мусульманстве весьма сильна тяга к духовно­­­му и вечному измерению жизни. Им недостаточно радо­­ваться жизни, основанной на материальных и преходящих ценностях. Нам, “безбожникам,” есть, чему поучиться.