Глава 1. Слухи об ином мире.

Согласно греческой мифологии, в глубокой древности лю­ди знали заранее точный день своей смерти. На земле цари­ла гнетущая атмосфера обреченности. Каждый осоз­навал неиз­беж­ность смерти, словно ощущая прикосновение навис­ше­го над головой меча. Между тем все изменилось, когда Прометей принес людям огонь. Отныне они получили возмо­ж­ность управлять своей судьбой, теперь они уподо­би­­лись богам. Воодушевленные произошедшими пере­ме­на­ми и откры­в­шимися возможностями люди вскоре утра­тили ведение о часе своей смерти.

Современные же люди, по-моему, позабыли нечто еще большее. Не кажется ли вам, что в каком-то смысле мы вооб­­ще утратили осознание своей смертности?

Хотя некоторые авторы и оспаривают это (например, Эрне­ст Беккер в своей работе “Отрицание смерти”), я обна­ру­жил, что за грохотом шумной повседневной жизни все же можно ус­лы­шать тихий шепот, говорящий о присутствии иного мира. Смерть продолжает напоминать о себе. О ее неот­вратимости мне дове­лось услышать в самых неожиданных местах: в спорт­клубе, на встрече политических активистов и в лечебной группе. Среди обыденной жизни я неожи­да­нно уловил отзвуки — но лишь отзвуки — богословия.

После того, как из-за ушиба ноги мне пришлось отка­заться от пробежек, я стал посещать чикагский клуб здо­ро­вья. Приз­наюсь, мне не сразу удалось приспособиться к несколько искус­ственной атмосфере клуба. Техническое оснащение потрясало воображение. В клубе были снаряды, имити­ро­ва­в­шие подъем по лестнице в узком пространстве устремленных в высь зданий. Я не уставал удивляться чудесам технологии и компью­терной техники. Там были снаряды, имитировавшие греблю, — снаб­жен­ные видео экра­ном, они создавали полное ощу­щение того, что вы сиди­­те в лодке где-нибудь на озере Ми­­­чи­ган. В то же время все­го лишь в четырех кварталах от нас лежало реальное озе­­­­­ро, где нужно было грести нас­тоящи­­ми веслами. Но берега его были безлюдны.

Не переставали удивлять меня и посетители клуба — роско­ш­ные женщины в черно-розовых спортивных кос­тюмах; атле­тического вида мужчины, которые не отходили от снаря­дов. Как и следовало ожидать, со всех сторон нас окру­жа­­ли зер­кала. Присутствующие по­стоянно ощущали устре­мленные на себя взгляды десятков глаз, которые придирчиво оцени­вали как ре­зуль­таты своих усилий, так и достижения соседей.

Атлетический клуб стал современным храмом со своим ри­­ту­­­а­лом посвящения, сложными обрядами, блистательно укра­ше­нными и выставленными напоказ предметами поклоне­н­и­я. Я обнаружил там отголоски богословия, так как по­до­б­ный культ человеческого тела свидетельствует о гении Твор­ца, создавшего нас согласно высшим канонам эстетики. Чело­веческое тело стоит того, чтобы заботится о нем. И все же это языческий храм. Его “прихожане” стремятся сох­ра­­­нить лишь один аспект человека: его тело, которое в наибольшей сте­пени подвержено тлению.

Эрнест Беккер написал свою книгу и умер еще до того, как сумасшествие атлетизма охватило Америку. Не сомне­­ва­­юсь, что в атлетических клубах он увидел бы яркое сви­де­­те­льство отрицания смерти. Наряду с косметической хирургией, сред­ст­ва­­ми для восстановления волос, кремами для кожи и бесчис­лен­ными журналами, посвященными спорту и диете, спор­тив­ные клубы помогают забыть на вре­мя о смерти, обращая нас к жиз­ни. Жизни в этом теле. И если мы объе­ди­нимся в стрем­ле­нии сохранить свое тело, то, может быть, на­с­та­нет время, когда наука свершит немыс­­лимое — победит смерть и позволит нам жить вечно, подоб­но штруль­­браггам, пле­мени беззубых, лы­сых и лишенных памяти людей, о кото­рых рассказывал Гулливер.

Я мчался в никуда на компьютеризированном вирту­альном велосипеде. Я размышлял над словами философа Серена Кьеркегора, который сказал, что осознание собст­вен­ной смерти является важнейшим свойством, отли­чаю­щим нас от животных. Я ог­лядел спортзал. Ин­те­­­­ресно, а в какой сте­пени мы, совре­мен­ные люди, отличаемся от живот­ных? Быть может, та наду­­­ман­ная реальность, со­участ­ником которой я сей­­час был, это еще один путь отве­р­г­нуть смерть или хотя бы ото­дви­нуть ее? Не стремимся ли мы к здоровью лишь для того, чтобы не думать о том дне, когда наши мускулистые тела не будут больше нуж­дать­ся в упражнениях, и нас без­ды­ханных положат в гроб?

Реформатор Церкви шестнадцатого века Мартин Лютер, говорил своим приверженцам: “Даже в наилучшем своем бла­го­­­получии надлежит непрестанно помнить о смерти, дабы не ожидать, что мы останемся на этой земле навеки, но пре­бы­вать, так сказать, одной ногой в вечности”.

Весьма странно звучат его слова сегодня, когда бо­ль­шинство из нас, как язы­чники, так и хрис­тиане, раз­мышляет о чем угодно, только не о смерти. Даже Цер­ковь обращает внима­ние главным образом на те блага, которые вера может дать нам сейчас, в данный момент: физическое здоровье, внут­ренний покой, финансовая стабильность, прочный брак.

Да, от физических упражнений польза есть, однако куда больше пользы от благочестия, ибо в нем сокрыто обето­ва­ние жизни настоящей и будущей. Именно об этом говорил апостол Павел своему духовному сыну Тимофею. Я старате­ль­но взби­рал­ся на воображаемом велосипеде вверх по созданным ком­пью­тером склонам холмов. В голове же нас­то­й­­чиво звучал один вопрос: “Что я могу противопостави­ть чикагскому атлети­чес­кому клубу с христианской, духовной точки зрения?” А за ним следовал еще один, более тре­вож­ный: “Сколько же времени я уде­ляю этому клубу и сколько времени упражнениям духов­ным?”

На протяжении двух лет я посещал ежемесячные встречи местного отделения организации “Международная амнистия”. Я встречался с хорошими, серьезными людьми: студентами, руководителями, представителями разных про­фес­сий. Объеди­няло всех этих людей одно — они сочли для себя невозможным жить безмятежной жизнью, когда в других странах людей под­ве­р­гают мучительным пыткам и убивают.

В своей борьбе за права человека местные отделения “Меж­­ду­народной амнистии” используют самое традици­онное и прос­тое средство — пишут письма. Наша груп­па приняла под свою опеку трех узников совести: чилийца Хорхе, профсо­ю­з­ного работника компании “Кока-кола”; пакистанца Ахмада и поляка Иосифа. Двое последних отбы­­­­­ва­­ли длительные сроки тюремного заключения за “антипат­­р­и­отиче­­скую деятельность”. Еженедельно мы обсуж­дали положение этих людей и обращались с письмами к высокопоставленным прави­те­льс­т­­вен­­ным чиновникам и вид­ным деятелям этих трех стран.

Мы собирались в уютной комнате, ели свежие овощи, булочки, пили кофе и пытались представить себе, как прово­дят свои дни Хорхе, Ахмад и Иосиф. Письма, которые мы получа­ли от их родственников, рисовали ужасающую картину. Сколько мы ни старались, над нами довлело тревожное ощу­щение тщетности наших усилий и невозможности что-либо изменить. За два года мы не получили ни одного письма от Хорхе, и чилийские власти больше не отвечали на наши письма. Скорее всего этому человеку предстояло пополнить собой огромный список “бесследно исчезнувших”.

Царившая в нашей группе атмосфера искренней озабо­чен­ности напомнила мне многие их тех молитвенных собраний, которые мне довелось посещать. И там вся энергия присутст­вующих была обращена к удовлет­ворению конкретных чело­веческих нужд. Однако важно подчеркнуть одно сущест­вен­ное различие: в “Между­народной амнистии” никто не осмеливался молиться. Возможно, это еще больше уси­ливало ощущение безна­дежности. Хотя эта организация и основывалась изна­чально на христианских принципах, следов какого бы то ни было религиозного влияния давным-давно уже не ощущалось.

“В этом есть что-то странное и несколько ненор­мальное, — размышлял я как-то вечером. — Это весьма достойная орга­ни­за­ция, которая существует лишь ради одной великой цели: помочь людям остаться в живых. Тысячи неординарных, ода­ре­н­ных людей собираются груп­пами, обращая все свои усилия на дости­жение именно этой цели. Между тем никто не озадачил себя вопросом: а зачем, собст­венно, мы должны помогать людям оставаться в живых?”

Сознаюсь, я задал этот вопрос руководителям “Меж­­ду­­­­­народной амнистии”. Сама его постановка повергла их в состо­яние шока. Уже само возникновение такого вопроса каза­лось им еретическим. Как это — зачем помогать людям выжить? Да ведь ответ самоочевиден, не правда ли? Жизнь это благо; смерть — зло (думаю, они имели в виду животную жизнь, пос­кольку жизнь растительную мы с аппетитом поглощали в салате во время беседы).

Ирония заключалась в том, что “Международная ам­нис­тия” возникла именно по той причине, что далеко не для всех ответ на мой вопрос был так самоочевиден. Гит­лер, Сталин и Саддам Хусейн считали смерть благом, если она помогала осуществить их собственные, эгоистические устремления. Да­леко не для всех человеческая жизнь явля­ет­­ся наивысшей ценностью.

“Международная амнистия” признает аксиомой, что жизнь всякого человека является самоценной. В отличие, ска­жем, от чикагского атлетического клуба эта органи­зация не превоз­носит отдельные, хорошо сложенные экземпляры человеческой породы. Объектами нашего вни­мания ста­новя­т­ся самые уни­жен­ные и угнетенные; некра­сивые, с выбитыми зубами, вскло­коченными волоса­ми, грязные и истощенные голодом. Отчего же мы считаем их достойными нашей забо­ты? Или, говоря иными слова­ми, возможно ли чтить образ Божий в человеке, если Бога нет?

Если вы зададите такой вопрос на встрече “Между­на­род­но­й амнистии,” вместо ответа в комнате на какое-то время воцарится неловкая и недружелюбная тишина. В итоге может последовать примерно такое объяснение, мол наша организация не носит религиозный характер… Мы не можем разделять подобные сектан­т­с­­кие взгляды… Люди при­дер­живаются разных взглядов…. Самое важное — судьба опе­каемых нами узников….

Нужно сказать, что мы живем в очень странном об­ществе. Создается впечатление, что самые актуальные вопросы, как пра­­вило, оказываются в числе неуместных. Фран­цузский мате­матик Паскаль жил в эпоху раннего Прос­вещения, когда западные мыслители первыми обрушились с критикой на ряд догма­ти­ческих основ церкви, таких, например, как вера в бессмертие души и загробную жизнь. Вопросы христианского веро­испо­ведания представлялись им примитивными. Паскаль сказал об этих людях следующее: “Не­у­жели они думают, что доставили нам радость, поведав, что считают душу чело­веческую лишь дуновением и паром и, в особенности, тем, что изре­кают это столь непререкаемо и само­довольно? Чему же здесь ра­до­­ваться? Не вернее было бы, напротив, говорить об этих взглядах печально, как о самом грустном в мире?”

Я и сейчас являюсь членом “Международной амнис­тии” и охотно поддерживаю организацию своими средс­тва­ми. Я верю в дело этих людей, но доверяю им по иным причинам. Поче­му совсем чужие для меня люди такие, как Ахмад, Ио­сиф и Хорхе, заслуживают моих сил и времени? На мой взгляд, есть лишь одна причина: они несут на себе печать подлинного достоинства, печать образа Божьего.

Вне сомнений, взгляды “Международной амнистии” — шаг вперед по сравнению с Чикагским атлетическим клу­бом. Эт­их людей занимает не внешняя сторона лич­нос­ти, но ее внут­ренняя сущность. Между тем эта организация так и не дала себе ответа на вопрос о том, почему необходи­мо обе­ре­гать и забо­титься о лич­ности человека, его внут­­рен­нем мире, если в нем нет души? А если человек сотворен по образу и подо­бию Божию, то не долж­ны ли именно хрис­тиане возглавить движение за права человека? Согласно Библии, все люди, включая Хорхе, Ахмада и Иосифа, — существа, созданные для бес­смертия, несущие в себе опре­де­ленные черты своего Творца.

Члены Чикагского атлетического клуба всеми силами от­вер­гают смерть или стремятся, по крайней мере, отодви­нуть ее, оттянуть встречу с ней. Добровольцы “Между­народной ам­нистии” усердно работают, чтобы предот­вра­тить гибель людей. Но я знаю организацию, где люди смотрят смерти прямо в лицо.

“Мейк Тудей Каунт” (“Цени сегодняшний день”) — орга­ни­зация, объединяющая людей с опасными для жизни болезнями. Меня пригласил туда мой сосед Джим, кото­рому незадолго до нашего разговора поставили диагноз — пос­лед­няя стадия рака, хирургическое вмешательство бессмысленно. В “Мейк Тудей Каунт” мы встретили людей, страдающих такими забо­ле­ва­ниями, как рассеянный скле­роз, гепатит, мы­шеч­ная дистрофия и рак. Большинству соб­­равшихся было за трид­цать. Смысл жизни каждого из них сводилась к двум важнейшим вопросам: выжить, а, если это невозможно, то приготовиться к смерти.

Мы сидели в больничной приемной на пластиковых стуль­ях веселенького оранжевого цвета (несомненно, таким образом сотрудники попытались придать более опти­мис­тичный вид своему, прямо скажем, невеселому заведению). Время от вре­ме­ни по громкоговорителю вызывали кого-то из врачей или делали объявление. Мы старательно не обра­ща­ли внимание на громкоговоритель. Встреча началась с того, что каждый член группы “отме­тился”. Джим прошептал, что для него это самая угне­тающая часть процедуры, поскольку очень часто выяс­ня­ется, что в течение месяца, прошедшего со времени последней встречи, кто-то уже умер. Социальный работник сообщал подробности последних дней умершего и дату похорон.

Члены “Мейк Тудей Каунт” смотрели смерти в лицо, пос­ко­ль­ку другого выбора у них не было. Мне предс­тав­лялось, что атмосфера их встреч должна быть очень мрачной, но оказалось совсем наоборот. Разумеется, были слезы, но соб­рав­шиеся легко и свободно говорили о своих болезнях и смерти. Совершенно оче­видно, что здесь они могли вполне откровенно обсуждать такие вопросы.

Нэнси похвасталась новым париком. Сеансы химио­те­ра­пии привели к облысению. Она шутила, что всю жизнь меч­тала иметь прямые волосы и теперь, наконец-то, опухоль мозга предоставила ей такую возможность. Стив, молодой человек страдающий болезнью Ходжкина, откровенно говорил о том ужасе, который вызывает у него будущее. Его девушка наотрез отказалась обсуждать с ним какие бы ни было планы, связанные с будущим.

Марта говорила о смерти. Состояние ее было очень тя­же­­лым. Болезнь под странным названием АЛС (болезнь Лоу Герига) уже привела к параличу конечностей. Теперь Марте уже трудно было даже дышать. В любой день она могла поги­б­­нуть от нехватки кислорода. Ей было всего двад­­цать пять лет. “В чем суть твоего страха перед смертью?” — спросили девушку. Подумав, Марта ответила: “Мне жал­ко, что я всего эт­о­го не уз­на­ю: лучших фильмов следу­ющего года, нап­ри­мер, или резуль­татов выборов. И я боюсь, что меня однажды забудут,
то есть я просто исчезну, и никто не будет по мне скучать”.

Члены “Мейк Тудей Каунт” прежде всего обращались к коренным, самым насущным и актуальным вопросам. Это отли­чало их от большинства других людей. В отличие от посети­телей чикагского атлетического клуба они не могли отрицать факта смерти. Их пораженные болезнью тела говорили: “Memen­to mori” — “Помни о смерти!” — иными сло­вами напо­ми­нали о неизбежной и прежде­временной кончине. Пере­фра­зируя слова Святого Авгус­тина, можно сказать, что каждый день их оглушал грохот цепей смерт­ности. Мне хотелось привести этих несчастных в пример своим друзьям-гедонистам. Мне хотелось идти по улице, останавливать людей, прерывать их веселье и сообщать им: “Мы все умрем, и я могу это доказать. Здесь за углом есть такое место, где вы сами можете это увидеть. А вы заду­мы­вались когда-нибудь о смерти?”

Но изменит ли осознание своей смертности хоть кого-ни­будь — пусть даже на несколько минут? Вспоминаются слова персонажа одного из романов Сола Беллоу. Он заме­тил, что живые летят вперед, как летают птицы над водной гладью. Кто-то просто ныряет и исчезает, и больше его не видят. А жи­знь про­должается. Ежедневно в Америке уми­рают пять тысяч человек. Задумайтесь над этой цифрой.

Однажды на очередной встрече “Мейк Тудей Каунт” Донна рассказала о телепередаче, которую она незадолго до этого смот­рела. В этой программе Элизабет Кюблер-Росс беседовала с мальчиком из Швейцарии. Он умирал от опухоли мозга. Ведущая попросила мальчика нарисо­вать, как он себя воспринимает. Обре­ченный нарисовал огром­ный страшный танк, позади кото­рого располагался ма­лень­­кий домик с деревьями, травой, солн­цем и открытым окном. Перед танком, у самого орудийного дула, он нарисовал крохотную фигурку с красным сигналом “стоп” в руке, то есть себя самого.

По словам Донны, этот рисунок абсолютно точно выра­жал ее собственные чувства. Дальше ведущая телепрог­раммы Кюблер-Росс говорила о том, что неизлечимо больной человек в своей борьбе со смертью проходит пять ста­дий. Наи­выс­­шая из них — принятие смерти. Донна понимала, что нужно ста­раться мыс­ленно принять неизбежное, сми­риться со смертью. Но она ни­как не могла преодолеть свой страха. Подобно ма­лень­кому маль­чику, изображенному перед танком, она видела в смерти врага.

На встрече кто-то упомянул о религиозных убежде­ни­ях, о вере в потустороннюю жизнь, но реакция присутст­вующих была такой же, как и у членов “Международной амнистии”: долгая пауза, покашливание, несколько холод­ных, косых взглядов. Оставшаяся часть общения была посвящена обсу­ж­­дению того, как Донна может преодолеть свой страх и продвинуться к при­ня­тию неизбежного.

Я ушел с этой встречи с тяжестью на сердце. Наша мате­­ри­­а­листическая, не отягощенная верой в Бога культура требует, чтобы человек на корню подавлял в себе самые глубинные переживания и чувства. Подсознательно, чисто ин­ту­итивно Донна и уми­ра­ющий от опухоли мозга швей­царский мальчик пришли к фунда­ментальному положению христиан­ского богословия: смерть есть враг, страшный враг, последний враг, подлежащий уничтожению. На глазах у членов “Мейк Тудей Каунт” распадаются семьи, на глазах у них болезнь разрушает человеческое тело. Как могут они стремиться к слепому приятию смерти? Неот­вра­тимость близкой смерти Донны вызывала у меня только одно чувст­во: “Будь ты проклята, смерть!”

В христианском богословии есть и еще один аспект, кото­­рый члены “Мейк Тудей Каунт,” к сожалению, не ста­ли бы даже и обсуждать. Фоном картинки швейцарского мальчи­ка служило его понимание рая, который олицет­ворялся в детском сознании с домиком с раскрытым окном, деревь­ями и травой. О “ приня­тии” разумно было бы гово­рить, если бы мальчику действи­тель­но предстояла дорога в некое место, которое можно назвать “до­мом”. Вот почему я счи­таю, что в наши дни учение о небес­ном доме нахо­дит­ся в полном пренебрежении.

“Наверное, светскому человеку очень трудно уми­рать,” — сказал Эрнест Беккер (cам он обратился к Богу в последние месяцы своей жизни).

В мадридском музее Прадо есть картина, написанная Гансом Болдингом (ум. в 1545 г.). Она называется “Ступени жизни, со смертью”. Художник написал свою картину, паро­­дируя известный классический образ трех граций. На земле лежит мирно спящий младенец. Над ребенком стоят три нео­бы­ч­ных существа. Бледные, удлиненные фигуры. Слева почти обнаженная женщина — образ классической красоты. Мра­мор­ная кожа, утонченная округлость тела, распущенные по плечам длинные пышные волосы. Справа страшная старуха — смор­щенная, впалая грудь, заострен­ные черты лица. Правой рукой старуха обнимает за плечо красавицу, привлекает ее к себе, изде­ва­тельски кривя губы в беззубой ухмылке.

Левая рука карги обнимает третье существо. Это воис­тину страшная фигура. Образ позаимствован у Иеронима Босха, средне­векового художника, мастера гротеска. Невоз­мо­ж­но по­нять, мужчина это или женщина. Человеческие черты размыты. Перед нами жуткий образ разлагающегося трупа, из которого, извиваясь, выползают длинные тонкие черви. Почти вся кожа на черепе истлела. В руке у него песо­ч­ные часы.

Картина Ганса Болдинга, по сути дела, восстанав­ливает то, что человек утратил с приходом Прометея. Прекрасная женщина, изображенная художником, вновь стала осознавать неот­вра­тимость смертного часа. Рожде­ние, юность, старость — каждый шаг нашей жизни про­ходит под тенью смерти. Смерть непре­рывно витает над всеми нами.

Картине недостает одного — образа воскресшего тела. Тру­д­­­но жить с мыслью о неизбежной кончине, о прехо­дя­­щем своем бытии. Но быть может еще труднее осозна­вать реальность жизни после смерти. Мы пребываем в вет­шаю­щем­ и стареющем теле, надеясь на его восста­нов­ле­ние. Чарлз Уиль­ям как-то заме­тил, что идея бессмертия никог­да не вызывала у него никаких образов, как бы он ни старался. “Наш земной опыт затрудняет восприятие абсо­­лютного добра,” — сказал он.

Апостол Павел, которому приходилось сталкиваться с подоб­ными взглядами в отношении абсолютного добра, пишет:

“Но если внешний наш человек и тлеет (несмотря на усерд­ные попытки членов Чикагского атлетического клуба оста­новить этот процесс), то внутренний со дня на день обнов­­ляется. Ибо кратковременное легкое страдание наше (кратко­временное и легкое! Павел прошел избиения, тюрьму, кораблекрушение. Это напоминает мне рассказы о пытках, пережитых заключенными, о которых я слышал в “Между­народной амнистии”) производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на неви­­­­ди­мое: ибо видимое временно, а невидимое вечно…

Ибо знаем, что, когда земной наш дом, эта хижина, раз­ру­­­­шит­ся, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом не­ру­­ко­т­­воренный, вечный. Оттого мы и воздыхаем, желая об­­­лечь­­­ся в небесное наше жилище; только бы нам и оде­тым не оказаться на­гими. Ибо мы, находясь в этой хижине, воз­дыхаем под бре­ме­нем (вспоминаются изможденные лица членов группы “Мейк Тудей Каунт,” утратившие под воздействием химеотерапии естественный цвет), потому что не хотим совлечься, но облечь­­ся, чтобы смертное поглоще­­но было жизнью. На сие самое и соз­дал нас Бог и дал нам залог Духа”.

Да, нам необходимо вновь обрести осознание своей смерт­­нос­ти. Но это далеко не все. Мы нуждаемся в вере и по­­­­ни­­­­­ма­нии того, что, невзирая на все наши тяготы, смерть — это еще не конец, но лишь предпоследняя ступень. В пони­мании того, что жизнь побеждает тлен. Настанет время, когда мы больше не услышим невнятного шепота смерти. “И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло” (Откр. 21: 4).