Глава 28. Этот смелый новый мир.

Польский писатель Януш Гловатский вспоминает, как в са­мые мрачные дни сталинизма он посетил в Варшаве выстав­ку “Это Америка”. Под звуки буги-вуги, символи­зировавшие упа­док западной культуры, он настороженно разглядывал экспо­на­ты. Там были кричащих расцветок галстуки, яркие рекламные объявления, кресты Ку-Клукс-Клана и даже насекомые из Коло­радо, которых якобы по ночам сбра­­сы­ва­ли с самолетов чтобы испортить соци­алис­тическую картошку.

“По замыслу устроителей, эта выставка должна была вы­зы­­­вать ужас, отвращение и ненависть посетителей, — пишет Гловатский. — Воздействие, однако, было прямо про­ти­­во­по­ло­ж­ным. Тысячи варшавян, одетых в самую лучшую празднич­ную одежду, простаивали целыми днями в длинных очередях — таких же длинных, как очередь к мавзолею Лени­на, — чтобы посмотреть на выставку, уважительно послу­шать бу­ги-вуги и хотя бы таким образом продемонстрировать свою слепую и безнадежную любовь к Соединенным Штатам”.

Теперь, спустя несколько лет после потрясающих пере­мен, произошедших в Европе, поляки и даже русские могут беспрепят­­­ственно производить собственные галстуки кри­чащих расцветок, выпускать яркие рекламные плакаты и сочинять со­бст­венные мелодии в стиле буги-вуги. Вопреки всем ожида­ниям западная культура победила, причем, почти бескровно. Холодная война завершилась. Красной угрозы бо­ль­ше нет.

Что же теперь, когда противодействие коммунизму больше не является основной целью США? Что ждет нас впереди?

Известный в Америке писатель Нейл Постман счи­тает, что, хотя нам и удалось избежать ужасов тотали­та­ризма, опи­санных в антиутопии Джорджа Оруэлла “1984,” нам тем не ме­нее грозит куда более серьезная опасность. Ее предве­щал Альдус Хаксли в книге “Этот смелый новый мир”. Люди часто пу­­тают эти книги, хотя они рисуют две совершен­но отличные друг от друга картины будущего. Может быть, боя­т­ься следует не “большого брата,” а “большой няни”?

Оруэлл предостерегал от внешнего врага, который утвер­ж­дает свою волю через насилие и пропаганду. Такой враг подобен коммунизму или нацизму. Оруэллу хорошо были знакомы обе эти системы. Хаксли же предостерегал против врага менее заметного, но куда более коварного. Этот враг на­хо­дится внутри нас. Писатель предсказывает, что люди с готовностью рас­ста­нутся со своей свободой и неза­виси­мос­тью в обмен на достиже­­ния технологии, обеща­ющие человеку комфорт, безопасность и удоволь­ствия. Чтобы добиться своих целей, негодяи из книги Оруэлла прибегают к специальной машине, вызывающей болевые ощущения. Негодяи из романа Хаксли делают став­ку на присущую человеческой природе жажду удо­воль­ствий. Ре­жим, описанный Оруэллом, запретил книги. В будущем, ко­торое моделирует в своем фантастическом рома­не Хаксли, книг пре­до­статочно, но никто не хочет их читать.

1984 год пришел и канул в Лету. Предсказан­ные Оруэ­л­лом ужасы, к счастью, не сбы­лись. Так, может быть, сто­ит вновь вни­мательно прис­мот­реться к “тихим” кошмарам, о ко­то­рых писал Хаксли? Право же, в русле развития сов­ременного общества они вовсе не ка­жутся такими уж фан­та­стич­ными. Что же предста­вляет собой “Сме­лое новое общество”?

1. Смелое новое общество исправляет дефекты че­ло­веческой личности. Несколько лет тому назад нейро­фи­зи­о­лог Хосе М. Р. Дельгадо приобрел известность в ученых кругах. Нажав маленькую кнопку на радиопередатчике, он оста­новил разъ­ярен­ного быка. (Он имплантировал электрод в мозг животного). Наз­­­ва­­­­ние его книги говорит само за себя о су­ти проводимых им экспе­риментов: “Физи­ческий контро­ль над разумом: путь к психо­ци­­­­ви­­лизованному обществу”.

Дайте нам широкий доступ к правительственным фондам, говорят ученые-бихейвиористы, и мы сможем выявить физио­логическую основу таких явлений, как насилие, болез­не­н­ные пристрастия, сексуальные и личнос­тные отк­лонения. И тогда с помощью хирургических мето­дов или меди­камен­тов мы смо­жем устранить эти явления.

Они признают, что, из­ба­вившись от некоторых откло­нений, общество мо­жет лишить себя того цен­но­го вклада в культуру, кото­­­рый способны внести неординарные личности. Как вы ду­маете, смогли бы Бетховен, Шуберт или Брамс сочинить свою неповторимую музыку, если бы кто-нибудь исправил их откло­не­ния от нормы? И вряд ли увидела бы свет Вульгата — латинс­кий перевод Библии, сделанный Иеронимом и служивший Церкви на протяжении тысячи лет. Ведь Иероним работал над этим переводом, чтобы подавить в себе плотские желания. Ско­рее всего, Августин не написал бы своей “Исповеди,” будь он облагодетельствован нейро­фи­зи­ологами. Подумайте, наконец, что стало бы с нашей нацией, если бы в свое время были ис­прав­лены личностные отклоне­ния Авраама Линкольна, чело­века неулыбчивого, страдающего депрессиями, женатого на явно ненормальной в психическом отношении женщине.

2. Смелое новое общество упрощает мораль. На протя­же­нии веков Церковь и государство с огромным трудом прокла­дывали путь к ре­ш­ению проблем, связа­нных с сексу­а­ль­но­­­стью и социальной справедливостью.

“Новое общество” отбрасывает прочь та­кие понятия, как абсолютная истина и “неотъемлемые права”. Признают­ся лишь два принципа до­броты и терпимости.

Основанное на принципах доброты и толе­ра­н­тности, поли­тически корректное мышление будет настаивать на внесении определенных корректив в культуру. Необходимо будет полностью переписать “Гекльберри Финна” и сказки братьев Гримм. Из произведений Шекспира следует изъять явно антисемитские отрывки. А за этим должна наступить и оче­редь “исправления” Библии (ведь если вдуматься, то это очень нетактично — сказать, что Закхей был “мал ростом”).

3. Смелое новое общество разрешает проблемы с по­мощью технологии. Льюис писал: “Для мудрецов древности кардинальная проблема человеческой жизни заключалась в том, как приспособить душу к восприятию объективной реальности. И решением были мудрость, самоогра­ничение и добродетель. Для современного же разума кардинальная проблема состоит в том, как покорить реаль­ность и подогнать ее под желания чело­­­века. Реше­ние ее видят в технологии”.

Мы применяем критерии “развитого, менее развитого и раз­вивающегося” общества к “Смелым новым общес­твам,” избегая при этом таких насыщенных смыслом поня­тий, как спра­ве­дливое, нравственное, благое. Подобные Солже­­ницы­ну пророки с печальным взором утверждают, что страдания стран Востока способны научить материалис­тический Запад духо­вным цен­ностям. Что-то я в последнее время уже не слышу этого аргумента. Восток слишком занят, пытаясь догнать Запад и сравняться с ним по экономи­ческим стандартам.

У нас нет технологической возможности исправить поло­же­ние в Африке и ряде регионов Азии. Но и у них есть свое мес­то в системе “Смелых новых обществ” — мы смот­рим двух­минутный репортаж о голоде и разрушениях в промежутке между спортивными новостями и сообщением о погоде. Чело­вечеству издавна известен подобный преце­­дент отношения к действи­тельности — достаточно вспомнить “Декамерон” Бок­каччо. Во время эпидемии “черной чумы” несколько молодых людей и девушек нашли прибежище в стенах хорошо защи­щен­ного замка. И пока на улицах подбирали трупы, грузили их на телеги и свозили за город, эти избранные предавались удо­вольствиям и играм, развлекая друг друга пикантными рас­сказами, придуманными Боккаччо.

4. “Смелое новое общество” ставит развлечения выше всех других ценностей. Чтобы определить, какую зна­чи­мость мы придаем развлечениям, задумайтесь над тем, что хороший баскетболист за девять подач зарабатывает столько же, сколько получает за год школьный учитель физики.

Джордж Оруэлл страшился “большого брата,” образ кото­рого проникал в каждый дом с телевизионными репор­тажами. Те­ле­визоры и сейчас — неотъемлемая часть каждого до­ма, од­на­­­ко мы сами избираем, что смотреть. И чаще всего вы­бор па­дает на развлекательные программы. По мнению иссле­дователя средств массовой информации Дэвида Торн­берна, можно лишь склонить в благоговении голову перед “гением телевидения, с таким успехом рекла­ми­ру­ю­ще­го самые что ни на есть ба­наль­ные вещи”.

В среднем американская семья проводит перед теле­визором от пяти до семи часов в день, демонстрируя доселе невиданную в истории человеческой цивилизации степень пристрастия к развлечениям. Естественно, что способ подачи информации вли­яет на восприятие и формирует стереотипы. Посмотрите все­го лишь три минуты “Улицу Сезам,” и вы поймете, что такое идеальная школа в представ­лении телевизионной “фабрики развле­чений”. Или сравните шоу преуспевающего теле­про­по­ведника с обыч­ным богос­луже­нием в местной церкви.

Мне вспоминаются слова Генри Торю, отличавшегося необычайно смелыми взглядами: “Наши изобретения ста­но­вятся, в конечном счете, красивыми игрушками, кото­рые отвле­кают внимание от предметов серьезных. Это лишь усовер­шенствованные средства для достижения ущербной цели, не имеющей ценностного содержания... Мы в большой спешке строим магнитный телеграф от Мэна до Техаса. Только вполне возможно, что ни у Мэна, ни у Техаса нет сообщений, дос­тойных быть переданными”.

Насколько мы близки к такому “Смелому новому об­ществу”? Пищу для размышлений мне дало посещение библиотеки Бри­танс­кого музея. В одной комнате там выс­тавлены для обозрения расположенные в хроноло­гическом порядке ори­гиналы писем и страницы рукописей великих авторов. Я провел в этом зале несколько часов, вглядываясь в рукописные строки. От Шекспи­ра я переходил к Элизабет Баррет-Браунинг, от Джейн Остин — к Вирджинии Вулф. Наконец, я добрался до самых последних экспонатов кол­лекции рукописей. Там, в деревянном ящичке с золотой табличкой лежал свернутый в свиток оригинал одной из самых известных песен второй поло­вины нашего века: “Я хочу держать тебя за руку, о-йее, о-йее”. Поэту удалось в точ­нос­ти отразить дух нашего века.

Бывший работник Библиотеки Конгресса, а ныне директор Смитсоновского Национального музея аме­ри­канской истории Да­­­ни­­ел Бурстин предлагает следующую оценку современной культуры:

“Просматривая за завтраком утреннюю газету, мы ожи­да­ем, — мы даже требуем, — чтобы она дала нам полную картину событий минувшего вечера. По дороге на работу мы включаем в машине радио и ожидаем выпуска “новостей,” которые оповес­т­ят нас о произошедшем после того, как была выпущена утренняя газета. Вечером мы поскорее стремимся попасть домой, предвку­шая тихие семейные радости. Мы знаем, что наш дом не только укроет нас, не только согреет зи­­м­ой и даст прохладу в летний зной, но и позволит расслабиться, облагородит и развлечет мяг­кой музыкой и любимыми хобби. Мы воспринимаем дом как мес­то для игр, как театр и как бар. Мы с нетерпением ожидаем двух­­не­де­ль­но­го отпуска. Мы мечтаем, чтобы он был роман­тичным, недорогим и не потре­бовал от нас лишних усилий. Отправ­­ля­ясь в соседний город, мы ожидаем увидеть там нечто необы­чное. Если же мы попадаем в далекие края, то надеемся, что все там будет спокойным, чистым и американизированным. Мы ожидаем появления новых героев каждый сезон, а литера­турного шедевра — каждый месяц. Мы ждем чего-то драма­ти­чески-яркого каждую неделю и редкой сенсации каждый вечер. Мы хотим, чтобы каждый человек имел право на свою собст­венную точку зрения, но при этом ожидаем от каждого лояль­нос­ти, чтобы никто не раскачивал лодку и не прибегал к правам, гарантированным пятой поправкой к Конституции. Мы пола­га­ем, что каждый будет искренне придерживаться своих рели­гиозных взглядов, но при этом не будет осуждать других за отсутствие у них таких взглядов. Мы хотим, чтобы наша страна была сильной, великой и огромной, разнообразной и готовой ответить на каждый вызов; при этом мы ожидаем, что наша “национальная цель” будет ясной и простой, спо­со­б­ной дать направление в жизни для двухсот мил­ли­онов людей, но чтобы при этом вы могли приобрести изло­же­ние этой цели за доллар в бумажном переплете в аптеке на углу. Мы слишком многого ожидаем.

Мы ожидаем всего и от всех. Наши ожидания за­час­тую противо­ре­чи­вы и в большинстве случаев не­осуществимы. Мы ждем появления компактных, но одновре­менно просторных автомобилей. Мы желаем быть бо­га­­­­тыми и способными к благотворительности, сильными и мило­сердными, активными и вдумчивыми, добрыми и конкуренто­способ­ными. Мы ожидаем, что безграмотные призывы к грамот­ности достиг­нут своей цели. Мы хотим много есть, но при этом ос­та­ваться ху­­­­­ды­ми. Мы хотим все время переезжать с места на место, но при этом иметь много друзей среди соседей. Мы хотим посещать “цер­­­­­ковь по своему выбору,” но при этом ощущать ее заботу. Мы хо­тим благоговеть перед Богом, но при этом самим быть богами.

Никогда еще у людей не было такой власти над окру­жаю­щим миром. И никогда еще люди не испытывали такого чувства обманутости и разочарования”.

Ах, этот смелый новый мир! Кстати, Бурстин забыл упо­мянуть, что словом “культура” обозначается также и субстан­ция, выращенная в искусственной среде. Например, вирус.