Глава 37. Жить по вере.

Я смог по-новому взглянуть на смысл веры благодаря двум совершенно разным источникам — трудам поли­тических дис­сидентов и французской поэзии восем­надцатого века.

На протяжении многих лет диссиденты Восточной Евро­пы жили в условиях жестокой диктатуры. Государ­­ственная система стремилась вселить в души людей страх. Дисси­­денты вы­нуждены были соблюдать строжайшие условия конспи­рации. Они собирались тайно, в разговорах и переписке использовали закодированные слова, избе­га­ли телефонных сообщений. Они публиковали свои ста­тьи под псевдонимами в подпольных газетах.

В середине семидесятых, однако, польские и чешские ин­тел­лигенты постепенно стали понимать, что такая двойная жизнь слишком дорого им обходится. Дело в том, что в усло­виях конспирации очень легко было потерять представление о сущности свободы, легко было утратить человеческое дос­то­инство. Постоянно в подполье, постоянно вынужденные нерв­но озираться через плечо, они постепенно погружались в атмос­феру страха. А ведь именно это и было конечной целью их коммунистических противников. Возникала какая-то тупи­ковая ситуация, и диссиденты приняли осознанное решение изменить тактику.

“Мы будем себя вести как свободные люди, какую бы цену за это ни пришлось заплатить,” — решили поляки, а за­тем чехи. В Польше Комитет защиты рабочих начал про­во­дить свои встречи открыто и публично. Очень часто эти встречи про­хо­дили в церковных зданиях. Мнения на них выска­зы­ва­лись откро­венно, невзирая на присутствие известных дис­си­ден­там доносчиков. Борцы за свободу подписывали статьи своими именами, зачастую добав­ляя под подписью номер своего телефона. Газеты они стали рас­п­ространять откры­то, раздавая их на улицах и на площадях.

По сути дела, эти люди решили вести себя так, как, с их точ­ки зрения, и полагалось в нормальном обществе. Если вы хо­тите добиться свободы слова, говорите свобод­но. Если вы за открытое общество, действуйте открыто. Если любите правду, гово­рите правду. Возглавил это дви­же­ние чешский драматург Вацлав Гавел. Он принял смелое решение. Гавел решил писать свои сценарии так, как под­сказывали ему убеждения, не огля­ды­ваясь при этом на влас­ти, не думая о том, что будет ими одоб­рено, а что нет, — писать правду и только правду.

Власти растерялись, не зная, как реагировать на новую для них ситуацию. Власти заметались. Временами на недо­­вольных обрушивали репрессии. Почти каждому дисси­ден­ту пришлось провести какое-то время в тюрьме. Иногда же высокие начальники просто расте­рянно и бес­по­мощ­но наблю­дали за происходящим. Тем временем новая смелая тактика намного облегчила самим инакомыслящим контакты друг с дру­гом и с Запа­дом. Образовался свое­об­раз­ный “архипелаг Свобо­ды” в проти­во­положность мрачному “архипелагу Гулаг”. В каком-то смысле можно сказать, что, дейст­вуя так, будто они уже жи­вут в свободном обществе, дисси­денты действительно соз­­дали свободное общество.

Важнее всего, однако, что новая тактика придала сме­ло­с­ть самим диссидентам. Люди неожиданно для себя осоз­­нали, что внутренняя свобода могущественным обра­зом поддер­жи­­вает человека даже тогда, когда у него отня­ли свободу внешнюю. В конце концов, тюрьма является идеальным мес­том, где можно нау­читься ценить свободу. Где бы они ни были, борцы за сво­боду не отступались от сво­­­ей веры в фун­да­ментальные прин­ципы истины и спра­­вед­­ли­вости, хотя властьпредержащие всеми силами стре­ми­­­­лись заставить их пове­рить в обратное.

Эта смелая философия сопротивления постепенно рас­прост­ранилась и на другие страны, придавая мужество диссидентам Китая, Латинской Америки и Южной Африки. Вот что писал Ри­­чард Стил о своем пребывании в южно­аф­ри­канской тюрьме:

“Потрясает сила бес­стра­шия. Когда я думаю о тех, кто коман­довал мною, я вижу, что эти люди сами были под вла­стью настоящей тирании. Вот, кто и был ра­бами, жерт­вами — куда в большей степени, чем я. Когда надзи­ратели орали мне в лицо, приказывая пови­но­ваться, я представлял себе, буд­то крохотные существа наб­ра­­сы­ваются на мои ноги, пы­­таясь своими окриками унич­тожить меня. Я чувст­вовал себя при этом намного выше, совсем на другом уровне, чем они. Они могли угрожать мне чем угодно. Мне это было все рав­­но, поскольку исчез страх. Чувство свободы было чу­дес­­ным. Я мог оставаться самим собой и не бояться их. У них не было власти надо мной”.

Как ни удивительно, но мы стали свидетелями гран­ди­оз­­ной победы. Горстка людей, объединенных идеями сво­бо­ды, горстка отверженных узников, поэтов и философов, распро­ст­ранявших свои мысли и идеи через переда­вав­ши­еся из рук в руки самиздатовские книги — эта в общем-то жалкая горс­тка свергала казавшиеся неприступными кре­­пос­­ти в одной стране за другой. Даже в Южной Африке в результате нена­силь­с­твенной рево­люции состоялись сво­бодные выборы.

Я прекрасно помню, как смотрел телевизионные вы­пуски новостей, сообщав­шие о кульминации нена­сильст­вен­ной рево­люции, свершавшейся в Москве. Вы­росшие в лого­ве тота­ли­­та­­­ризма, русские вдруг зая­вили: “Мы будем вести себя так, будто мы сво­бод­ны”. Они вели себя как свободные люди перед зданием КГБ, бесстрашно глядя в стволы тан­ковых пушек. Тем летом я путешествовал по Скандинавии. Я смотрел телевизионные программы, но без английского текста мог лишь дога­ды­ваться о подробностях того, что происходило по другую сторону гра­ницы. Но и так многое было ясно — слишком разительным был конт­раст между лицами руководителей коммунистического путча и теми, кто выступил против них в защиту демократии. С потрясающей отчетливостью выражения лиц участников тех событий показали мне, кто же в действительности был охва­чен страхом, а кто свободен.

В путешествие я взял “Таинство настоящего момента,” очень интересную книгу, написанную французским мис­тиком Жаном-Пьером де Коссадом в переводе Китти Маг­геридж. Де Коссад обращался к монахиням, осаж­ден­ным в своем монастыре в те бурные десятилетия, которые пред­­­шест­вовали французской революции. Он раскрывал перед ними смелую программу духовного роста.

“Вера придает всей земле божественный аспект, — писал Де Коссад. — Каждый момент есть откровение от Бога”. Не­за­­висимо от того, как все видится людям в данный момент, вся ис­то­рия, в конечном счете, явится лишь орудием для с­вер­шения воли Божией на земле. Автор пос­ла­ния сове­товал монахиням “лю­бить друг друга и безро­потно принимать нас­то­­ящее, всецело доверяясь вселенской благости Божией…. Все без исключения есть орудие и средство освящения”.

В процессе чтения у меня невольно возникли возра­жения. Я думаю, что сомнения возникали и у монахинь, ког­да они чи­тали эти слова. “Вселенская благость Божия” в стране, которая неудержимо сползает к кровопролитию и сумас­шес­твию? “Бо­жест­венный аспект” в мире, становя­щемся все более и более языческим? Страдания, насилие, гонения — это что, тоже орудия и средства освящения?

Я смотрел выпуски новостей по финскому теле­ви­дению, читал “неуместные советы” Де Коссада, и неожи­данно для себя дал новое определение веры — противо­положность страху.

Одержимый паранойей человек обустраивает свою жизнь с учетом обуревающего его страха. Все проис­ходя­щее лишь подпи­тывает этот страх. Попробуйте утешить тако­го человека словами: “Я пришел, чтобы помочь тебе, а вовсе не для того, что­бы причи­нить тебе вред”. Это лишь уси­­лит его страх. (“Ну, конечно, — подумает он, — естест­венно, что он так гово­рит, — ведь он тоже учас­тник заговора”).

Вера производит прямо противоположное действие. Живу­щий в вере человек обустраивает свою жизнь, исходя не из страха, а из доверия. Такая вера убеждает меня, что, не­смот­­­ря на кажу­щий­ся хаос настоящего, Бог все равно пра­вит миром. Она убеж­дает в том, что, каким бы отвер­жен­ным я себя ни ощущал, Бог не равнодушен ко мне, более того, Он любит меня. Эта вера убеждает меня, что боль не может про­должаться вечно, и зло никоим образ­ом не может востор­жествовать. Даже самое мрачное событие че­ло­­веческой исто­рии — смерть Сына Божьего — вера рассматривает как необ­ходимую прелю­дию к самому светлому собы­тию. Вера дает мне уникальную возможность жить по зако­нам Божи­им в мире, где правит зловещая сила, именуемая “князем зла”.

Много веков тому назад Григорий Нисский назвал веру пресвитера одной братской церкви двуличной, пос­коль­ку, с одной стороны тот приветствовал мирские удо­вольст­­вия, а с другой — гонения, считая, что и то, и другое есть часть Божь­его за­мысла. “Божий замысел есть то, что не­п­ре­менно способствует наиболь­шему нашему благу,” — писал Де Коссад. Да, сегодня я верю, что это именно так. Но будет ли моя вера столь же тверда завтра?

Уже в наши времена мы стали свидетелями тех неслы­­хан­ных перемен, которые происходят, когда маленькая группа людей объединяется, чтобы жить по правде, которую окру­жа­ющие отвергают, воспри­нимаюя ее как ложь. Эти лю­­­ди провозглашают: “Мы свободны” — и рушатся стены, и исче­зают тирании. Что произойдет, если мы, граждане Цар­­ства Божь­его, станем жить так, будто все мы буквально вос­при­няли слова апостола Иоанна: “ Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире”? Что произойдет, если мы нач­нем жить так, будто мно­го­кратно повторенная молитва христианства уже получила в от­вет, будто уже свершилась воля Божия на земле, как и на небе?